Человек космоса - Страница 8

Скоро лобызаться полезет.

А Калхант наоборот: в углу горбится. Улыбку съел-проглотил; вместо рта — стянул шрам ниточкой. Не иначе, вчера стрижи поперек неба летали, а ласточки вдоль: разгадывай, коль зорок!

— Радуйся, Атрид. Доплыли без потерь, все корабли со мной. Позавчера пристали, уже в сумерках.

А что еще ему рассказывать? Не об «Арго» же встреченном?!

— Позавчера? А я пятый день здесь торчу... — задумчиво бормотнул Агамемнон. И скипетром эдак помахал: со значением. Ага, он — пятый. Протесилай — третий, зато почти неделю плыл. А некий сумасшедший Одиссей, сын Лаэрта, тоже третий день разменял. Плыл же — всего-ничего.

Впору радоваться: когда у всех башка набекрень, родное безумие мудростью обернется.

— Твои людишки как, не ропщут? Еще раз под Трою пойдут?

— А что, есть выбор?

Обидно резануло: «людишки»...

— Ну и славно. А то некоторые по домам засобирались. К хозяйкам под бочок. Ну ничего, это моя забота, — Агамемнон прошелся по шатру, вертя в руках скипетр. Будто примеривался: кого бы огреть? — Значит, можешь оставить своих без присмотра? Не разбегутся?

Ответ был бы лишним.

— Тогда не в службу, а в дружбу: езжай в Микены. Туда-сюда, через Истм... дней за десять обернешься. Или лучше морем?

— Хуже. Ветер дрянной, придется на веслах, да еще и крюк здоровенный: вокруг Аттики. Только гребцов умучаю...

Вспомнилось: у Сумийского мыса островок есть, Елена называется. Застрянем по пути: будем Елену Сумийскую вместо Елены Прекрасной освобождать!

— Хорошо, я тебе доверяю. Глашатая своего в попутчики дам. Вот, возьми еще перстень — чтоб не сомневались. Потом себе оставишь, перстень: он дорогой. Привези ты мне...

По желтому лицу Агамемнона скользнула тень, и ванакт поспешил отвернуться. Вряд ли это было связано с глашатаем или с перстнем. Даже прорицатель в углу натянулся струной. Ждет ванактского слова, золотого, будто скипетр. Да что вы все? Сдурели?!

— ...привези мне дочку, — вдруг попросил Агамемнон. Тихо, угрюмо, словно ожидал отказа. — Дочка у меня в Микенах... Я тебя очень прошу, Лаэртид: привези ты ее, ладно?! Должником твоим буду... Привезешь?!

— Э-э... я, конечно... Я с радостью! — Откашляться удалось не сразу. И не до конца: изрядная доля недоумения осталась, явственно сквозя в словах. — Только, богоравный, не сочти за дерзость: зачем тебе дочка на войне? Или мы уже не собираемся плыть под Трою?

— Собираемся, — отрезал Агамемнон, быстро становясь прежним. Подошел вплотную, навис горным кряжем. — Калханту знамение было: вскорости грядет удача...

Ясно. Оттого и в лицо не глядит, пророк наш. Его знамения — известное дело. На этот раз небось вместо Трои на Кипре высадимся, штурмовать сослепу станем. Там муравейников много, примем мурашей за троянцев, всех раздавим. Надо будет сандалиями запастись.

— .. .пойми: дочку я сдуру Лигерону пообещал. В невесты. Ты ж его знаешь, блажного: если приспичило, вынь да положь! Обручим детишек и сразу выступим. Поторопись, Лаэртид, а? Воины ропщут... еще месяц — разбегутся...

Ванакт замолчал. Густые брови тучами сошлись над знаменитым носом: сейчас громыхнет!

— Сделаю, богоравный. Пришли глашатая к моему шатру, я буду ждать.

Странно: Калхант так ни словечка и не проронил.

На обратном пути вспомнились удивительные слова филакийца: «Слушай, а почему, когда ты рассказываешь — мне хочется верить и соглашаться?!» Когда говорил Агамемнон, вождь вождей, верить не хотелось. И соглашаться. Хотелось подчиняться. Слепо. Без рассуждений. Раньше такого и в мыслях не было, а сейчас — поди ж ты!

Одиссей сам себе дивился.

%%%

Долгие сборы — пустые хлопоты. Еда в котомке. Переодеться: льняная эксомида для жары, «геройский плащ» на ночь. Шляпа из войлока, с широкими полями — от солнца. Колесницу микенец свою дал, не пожалел. Я послал к Диомеду: пусть даст две дюжины верховых куре-тов. Не дал, синеглазый. Без объяснений. Он еще со Скиросской потехи дуется. Ну и ладно: возьмем свинопасов, бывалых — они, если надо, в ходьбе злые. Все.

Эврилох, остаешься за старшего. Глашатай по имени Талфибий явился вовремя: орлиный взор, орлиный нос, царственная стать. Обзавидуешься. Фригийский колпак с загнутым вперед хохолком только усиливал сходство с царем птиц. Ростом орел выше меня на добрый локоть — вот пусть и правит лошадьми. Все польза. Кстати: если от Мисии в Авлиду за день доплыли, может, Микены теперь вообще рядом? Вон за тем холмом, к примеру? Нет, морские безобразия на суше закончились. Во всяком случае, никаких Микен за холмом не обнаружилось. Ветер одежду рвет, пыль смерчиками закручивает, деревья треплет — хорошо! Глядишь, пока ездим, войска сами разбегутся. Был поход, да сплыл.

«Клятва-а-а!» — мигом напомнил ветер, угрожающе , свистнув в ушах.

Ладно, ладно. Помню. Сам же эту проклятую клятву и придумал: «...никто не поднимет оружия на мужа дочери моей, но придет на помощь ему в трудный час, не жалея сил, крови и самой жизни!..» Расхлебывай, муж, преисполненный козней различных. Приходи, не жалея. Откажемся, оставим красавицу Елену на произвол судьбы — самый произвол и начнется. У Глубокоуважаемых развяжутся руки: клятвопреступников, как известно, боги сурово карают. Шарахнет молнией — кто там после разбираться станет: был ты в Спарте, не был, клялся, не клялся... А у меня еще и вторая клятва за плечами висит. Как козел, когда на бревне с пастухами... Пылит дорогой колесница. Стучат дробно конские копыта. Шлепают подошвы. Ветер шустрит в кронах. И еще: далеко, на самом краю слышимости, обиженно хнычет ребенок. Пока не плачет. А под лже-Троей и вовсе смеялся. Но чувствуется: вот-вот. Раньше не задумывался, а сейчас вдруг ударило молнией: что, если это я, прошлый, так себя, будущего, слышу?!